Все началось, когда мне было шесть или семь лет. Я приехала летом с родителями на дачу и там познакомилась с другом моего папы. Это был абсолютно опустившийся человек: он злоупотреблял алкоголем и у него были полностью гнилые зубы. До сих пор не понимаю, почему родители вообще пускали его к нам в дом и с ним общались.
Наше знакомство началось с того, что он принялся лапать меня, как только родители вышли из комнаты. Он трогал меня в разных местах, в том числе в интимных. Не раздевал, но залезал руками под одежду.
«Мама, мне кажется, дядя Сережа в меня влюбился»
Я, конечно, очень испугалась. Не знала даже, что я могу в такой ситуации предпринять. Так как сексуального просвещения в нашей семье не было, я не до конца осознавала, что именно со мной произошло. Понимала только, что мне было неприятно и нужно рассказать об этом кому-то из взрослых.
Это я и сделала. Я подошла к маме и сказала ей что-то вроде: «Мне кажется, дядя Сережа (так звали папиного друга) в меня влюбился». Не знаю, почему я посчитала домогательства влюбленностью, но, видимо, никак иначе себе это объяснить я тогда не могла.
Мама мне не поверила. Она только посмеялась надо мной и сказала, что такого быть не может. В этот момент я поняла, что больше не могу ей доверять. Я пришла к ней как к самому близкому человеку, а она меня буквально от себя оттолкнула.
Комментарий специалистки
В любой ситуации родителю необходимо быть защитником своего ребенка — это прямая родительская обязанность. Чтобы ребенок пришел и рассказал, необходимо устанавливать с ней/ним доверительные близкие отношения, исходить из принципа «верю своему ребенку». Да, дети склонны фантазировать, жить в придуманном мире, но они точно не фантазируют об отношениях, любых сексуальных взаимодействиях со взрослым человеком. О таком дети врать не умеют, потому что в их картине мира этого еще не существует: ни понимания, ни телесного переживания, ни чувственного опыта.
Случаи домогательств со стороны дяди Сережи продолжились. Он постоянно трогал меня, когда я приезжала на дачу, если родителей не было рядом. Я старалась не оставаться с ним наедине, но если это все-таки происходило, он трогал меня везде. А я при этом замирала — не могла дать ему отпор.
Как я потом узнала от психолога, включалась защитная реакция у организма. Ощущается это так: как будто ты находишься не в своем теле, как будто все это происходит на самом деле не с тобой. В реальности же я цепенела: не могла ни пошевелиться, ни оттолкнуть дядю Сережу, ни сказать, что мне неприятны его прикосновения.
Комментарий специалистки
Реакция замирания — одна из трех основных реакций автономной нервной системы. Если в ситуации опасности невозможно убежать или драться, то человек замрет, и это абсолютно нормально. Мы не можем сознательно выбирать реакцию, нервная система сама «решает», какая стратегия выживания адекватна в конкретной ситуации. Сюда же включается такой механизм психологической защиты, как диссоциация. Именно она отвечает за ощущение нереальности, отстраненности, отчужденности от своего тела. Это тоже нормально, таким образом психика защищает человека от ужаса происходящего, невозможности справиться.
Я вообще не помню, чтобы мы когда-то с ним общались. Он только отпускал постоянно сальные шуточки в мой адрес, в том числе при родителях, а они никак не реагировали. Он мог, например, глядя на меня в шутку сказать: «Вот был бы я лет на 30 моложе…». Гадость безумная, но у нас дома это почему-то воспринималось как адекватное отношение взрослого к ребенку.
Из-за отсутствия реакции со стороны взрослых я долгое время воспринимала и эти шутки, и домогательства как норму. Раз мама никак не отреагировала, когда я обратилась к ней за помощью, значит ничего страшного не произошло. В своем окружении я не видела примеров, которые бы показывали мне, что отношения не должны так строиться и что дядя Сережа совершает в отношении меня насилие. В какой-то момент у меня даже возникло ощущение, может, действительно, взрослые таким образом проявляют свою любовь к детям.
Комментарий специалистки
У детей нет возможности опираться на себя (и это не их задача, а задача родителей или иных взрослых, осуществляющих уход), поэтому в своих реакциях дети часто ориентируются на родителей как на фигуру опоры и защиты. Если в кругу семьи никак не пресекается неподобающее поведение со стороны взрослых, то и ребенок в конце концов начнет воспринимать происходящее как норму и искать способы справиться.
Родители не дают никаких объяснений, и ребенок сам ищет ответы на свои вопросы, пытаясь сделать мир более безопасным и стабильным. Исходя из своего понимания мира, которое строится на предыдущем опыте поддержки, доверия, принятия и других факторах, он/она встает перед выбором: «я ок, другие — нет» или «я не ок, другие — ок».
Детям свойственно брать на себя то, что не имеет к ним никакого отношения, в том числе ответственность за других людей.
«Любой контакт с мужчиной вызывал у меня паническую атаку»
Все это происходило, пока мне не исполнилось 15 лет. Я тогда познакомилась со своим будущим мужем и привезла его на дачу. Он не знал ничего о ситуации с дядей Сережей, но после того как они познакомились, домогательства прекратились.
Страх мужчин же со мной остался на всю жизнь. Я избегала их на работе, не заводила с ними дружбу. Любой контакт с мужчиной, если это был не мой будущий муж, вызывал у меня паническую атаку: я начинала задыхаться, в голову лезли ужасные мысли, мол, мужчина должен обязательно со мной сделать что-то плохое и никто мне снова не поверит.
Отпускать меня стало только недавно, хотя с психологом я работаю уже много лет. Сейчас у меня в рабочей команде несколько мужчин, и мы с ними даже по-дружески общаемся.
Легче мне становилось постепенно. Началось все с того, что во время одной из сессий я рассказала психологу о пережитых в детстве домогательствах. Говорить об этом с незнакомым человеком впервые было страшно. Я стыдилась себя, мне казалось, что я виновата в том, что не дала отпор и не защитила свои личные границы. Одновременно с этим я ужасно злилась на себя за все эти эмоции.
Комментарий специалистки
Стыд — это социальное чувство, которое возникает, когда мы сделали что-то не так (в действительности или в субъективном восприятии) перед другими людьми: родителями, группой принадлежности, общества и т.д. К сожалению, в культуре насилия принято обвинять пострадавшую сторону: она должна была суметь проконтролировать и ситуацию, и агрессора так, чтобы насилия не произошло.
Общество очень много говорит о том, как женщина (чаще всего пострадавшие от насилия именно женщины) должна себя вести, чтобы его предотвратить, смещая акцент внимания с действительного субъекта опасности — обидчика (чаще всего мужчины).
Гендерная социализация по женскому типу предполагает брать на себя ответственность за длину юбки, прогулки по ночам и чтение мыслей о том, является человек опасным или нет. Гендерная социализация по мужскому типу предполагает отсутствие ответственности за произошедшее, что часто можно услышать в словах «Сама спровоцировала». Но это не так. В насилии всегда виноват только тот, кто его совершает.
Помню, что я долго подбирала слова, когда говорила в первый раз с психологом о домогательствах. Он прямо клещами из меня по слову вытягивал. Когда я все-таки начала говорить сама, у меня ужасно тряслись руки, я плакала, отводила глаза, смотрела куда-то вниз и очень стеснялась.
«Муж был первым после психолога, кто мне поверил»
Но благодаря этому разговору я собралась с силами и рассказала о домогательствах мужу. Мне тогда было уже 25 лет, а нашей общей дочери около трех. Помню, что я очень долго настраивалась на этот разговор, а потом быстро все выпалила и сидела с трясущимися руками и слезами на глазах.
Муж, конечно, был в шоке. Он был первым после психолога, кто мне поверил. Он просто обнял меня и сказал, что очень мне сочувствует. Потом он начал обзывать дядю Сережу разными словами, нашел его в соцсетях, написал ему очень агрессивное сообщение: мол, он знает, что тот со мной сделал и, если найдет его, то убьет. Конечно, я понимала, что убивать он никого не собирался. Просто решил таким образом выплеснуть свою агрессию.
Потом мы еще много раз говорили с мужем о моем опыте домогательств. Он всегда меня поддерживал и спрашивал, как может мне помочь.
Благодаря в том числе этой поддержке я решила снова попытаться начать диалог с родителями. Они мне снова не поверили. Им было сложно принять, что друг семьи мог вести себя по отношению ко мне таким образом. Я пыталась им объяснить, что, согласно статистике, около 70 процентов случаев насилия над детьми совершаются людьми, с которыми дети знакомы. Это могут быть дедушки, отцы, друзья семьи, старшие братья. Но родители все равно не смогли воспринять то, что я пыталась до них донести.
Комментарий специалистки
По данным платформы «Тебе поверят», 80–90% случаев сексуализированного насилия над детьми и подростками происходит внутри семьи и ближайшего окружения. Чем ближе отношения между ребенком и лицом, совершающим насилие в его сторону, тем больше вероятность, что ребенок об этом не расскажет. Это проблема недоверия к словам маленького человека и невозможности поверить в то, что родственник/друг семьи может подобное сделать.
Если поверить ребенку, то значит надо разбираться в том, что происходит в отношениях с обидчиком, что может в свою очередь привести к прекращению этих отношений. В случае если агрессор — муж, брат, дядя, дедушка или иное близкое лицо, разрыв связи может означать полную перестройку семейной системы, которая может быть невозможна по ряду причин. Например, финансовая зависимость женщины, невозможность жить раздельно, невозможность защитить ребенка юридическим путем и прочее.
Слишком много стоит на кону, если поверить ребенку. Сюда же можно отнести страх перед органами опеки, полицией — ведь ребенка у матери могут забрать (это еще один фактор того, что патриархальная система не на стороне женщины). Система очень плохо работает на защиту прав пострадавших. И это знает в том числе обидчик. Поэтому ребенок в семье становится легкой мишенью насильственных посягательств.
В итоге я прекратила общаться с родителями. Мы не разговаривали четыре года. Потом отношения стали постепенно восстанавливаться: моя мама прошла психотерапию, я рассказала им о том, что со мной произошло снова, мама попросила у меня прощения, папа очень разозлился, сказал: мол, даже не догадывался, что его друг меня домогался столько лет. Сейчас мы строим отношения заново.
«Мне мерещилось, что меня сейчас целует не мой партнер, а папин друг»
Помимо страха мужчин, этот эпизод с домогательствами в детстве привел еще и к тому, что мне было очень сложно доверять людям. Казалось, что кто-то обязательно захочет меня обидеть.
Еще хуже обстояли дела с интимной близостью. У меня периодически случались панические атаки во время секса. Мне мерещилось, что меня сейчас ласкает и целует не мой партнер, а дядя Сережа. Я начинала задыхаться. Пару раз у меня даже случались истерики.
Комментарий специалистки
Тело помнит все, даже если эпизод насилия произошел давно. Травматическое событие отпечатывается на нескольких уровнях: в воспоминаниях, чувствах, телесных ощущениях. Такая реакция абсолютно нормальна — тело «вспомнило», уловило похожие сигналы из насильственного прошлого.
Мы можем отдавать себе отчет в том, что прямо сейчас нет никакой угрозы, рядом с нами любимый партнер, но процедурная (телесная) память будет реагировать на триггер (звук, запах, похожие прикосновения и т.д.) и «говорить» о совершенно другом: здесь и сейчас происходит то, что я уже переживала как невыносимое, опасное, откуда не было возможности спастись. Справиться с подобным поможет бережный квалифицированный психолог или психотерапевт, работающий с травмой сексуализированного насилия. В некоторых случаях может быть необходимо сопровождение психиатра.
Иногда я, как в детстве, замирала во время прикосновений, которых не хотела. Это происходило, если мне что-то не нравилось в сексе, но сказать об этом прямо я долгое время боялась. Я просто лежала и молча терпела. Мозгом я понимала, что мой муж — адекватный человек и он точно прислушается к моим желаниям, постарается исправить что-то, чтобы я почувствовала себя лучше, но замирание в таких ситуациях стало для меня настолько привычным рефлексом, что я просто боялась начать говорить.
Сейчас я гораздо чаще инициирую разговоры о том, что мне приятно и неприятно в плане интимной близости, но для этого мне понадобилось много лет интенсивной психотерапии.
Историю записала Карина Меркурьева
Эта история вышла благодаря пожертвованиям наших сторонниц и сторонников
Каждый месяц мы берем интервью у людей, которые рассказывают честные истории о пережитом насилии. Это опыт людей разного возраста, образования и профессий, из всех уголков России. Они делятся с нами своими историями, чтобы тысячи людей могли увидеть, какие формы принимает насилие, и заметить его черты в жизни своих близких и знакомых. Они могут нуждаться в вашей помощи.
«Насилию.нет» существует только благодаря поддержке наших сторонниц и сторонников. Регулярные пожертвования позволяют нам планировать работу и быть уверенными, что в следующем месяце мы точно сможем помогать людям.
Подпишитесь на пожертвование в поддержку «Насилию.нет». Любой вклад — 50/100/500 рублей — позволяет нам работать дальше.
Комментарий специалистки
Наира Парсаданян
руководительница психологической службы Центра «Насилию.нет», работает с пострадавшими и авторами насилия
Дети дошкольного или раннего школьного возраста могут совсем не понимать, что происходящее с ними — это насилие: у них не хватает опыта и слов для его описания. Поэтому, когда дети говорят о любом внимании со стороны взрослых и тем более употребляют слова из «взрослого» лексикона, родители должны воспринимать это серьезно.